твой Сальвадор".

В то время, когда Сальвадор считал себя "художником-импрессионистом" (таково его собственное определение), студенческое общество Фигераса организовало выставку живописи в фойе кинотеатра "Эдисон". Сейчас в этом зале расположилось кафе "Кинематограф". Стены обили холстом, и верхний его край Сальвадор украсил великолепной виньеткой — гирляндой из голубых цветов, оплетающей корзины с фруктами. После выставки холст не сняли, и гирлянда оставалась на своем месте еще долгие годы, пока помещение не отдали под кафе. Тогда, наверняка не подозревая о том, кто рисовал цветы и фрукты, холст ободрали и сделали новый интерьер.

На ту выставку Сальвадор представил два ампурданских пейзажа редкой красоты. Оба купил сеньор Жоаким Куси. Это был первый заработок брата.

В газетах Фигераса — "Л'Эмпорда Федераль" и "Ла Веу де Л'Эмпорда" — выставку очень хвалили.

Вспоминая о том времени, я должна обязательно упомянуть друга Сальвадо-ра — Жоана Субиеса-и-Гальтера. Он был старше брата, что не помешало им подружиться. Жоан Субиес прекрасно разбирался в искусстве и тонко чувствовал живопись. Он стал одним из первых почитателей таланта Сальвадора.

Итак, в шестнадцать лет брата как художника-импрессиониста оценили многие.

О деньгах, как я уже сказала, Сальвадор не имел ни малейшего представления. Когда мы ходили в кино (а мы не пропускали ни одного фильма), я сама покупала билеты, потому что Сальвадор боялся кассиров не меньше, чем телефонов и кузнечиков. Может быть, дело в том, что он, сколько ни объясняли, так и не уразумел ни про размен денег, ни про сдачу, а скорее всего, занятый своими мыслями, пропускал объяснения мимо ушей.

Жилось нам в ту пору и хорошо, и спокойно. У нас было прекрасное детство и отрочество: школа, занятия, летом — Кадакес, куда мы стремились всей душой, с самой зимы начиная считать сначала месяцы, потом недели и, наконец, дни до отъезда. Как мы мечтали о море, о нашем доме на берегу! Когда спускался "белый покой" и море затихало, дом наш отражался в воде — и дом, и цветы, и эвкалипт у террасы едва заметно подрагивали на морской глади, пока сгущались сумерки. Всю зиму нам грезились эти вечера, и все равно, приезжая в Кадакес, мы всякий раз находили в них новое очарование. Кадакес завораживал нас.

Тогда у брата появилась невеста — светловолосая девушка с поразительно белой кожей. Она тоже жила в Фигерасе и нравилась мне. Помню ее чуть загадочную, печальную улыбку. Это была юношеская, романтическая любовь.