Брат пишет легко и много. А в конце лета обязательно дарит одну картину дяде Ансельмо (он сам выбирает подарок, причем безошибочно) и еще одну картину дарит брату отца Рафаэлю Дали. Это он, еще когда Сальвадор выцарапывал на столе лебедей, сказал, что брат станет великим художником.

За ужином Сальвадор с отцом всегда затевали долгий разговор, а все остальные слушали и не перебивали. Беседа их всегда была интересна, а иногда настолько захватывала обоих, что отец забывал о своих ежевечерних походах в казино, где его ждали друзья. Оказывается, беседовать с сыном куда интереснее! Оба говорили с жаром, каждый отстаивал свое, пылко доказывая свою правоту и отыскивая все новые аргументы.

Однако всем нам, слава богу, свойственно чувство юмора и, бывало, серьезная беседа кончалась не на патетической, а на юмористической ноте. За ужином Сальвадор часто изображал в лицах школьные происшествия, и мы хохотали до слез. В ту пору мы вообще часто смеялись от души.

Конечно, Сальвадор посвящал большую часть времени живописи и ученью, но успевал сочинять небольшие рассказы и записывать свои впечатления о художниках в тетрадки с надписью на обложке "Заметки". Исписав, он выбрасывал тетрадки или оставлял их где попало. Некоторые мне удалось подобрать и сохранить. И сейчас, кончая рассказ о детстве, я хочу привести здесь страничку из "Заметок". Эти строки, написанные еще подростком, звучат для меня как прощание с нашим долгим детством:

"Серия альбомов Тованс" для меня неотделима от детства. Сколько себя помню, она стояла у нас в книжном шкафу, и я часами листал альбомы, вглядываясь в репродукции.

Мне и сейчас трудно провести грань между ними и жизнью. Когда я снова листаю эти альбомы, мне кажется, что я все это видел — и не на картинах, что я давно знаю этих людей, они давно мне родные. Кажется, мы вместе прогуливались по тенистому саду с картины Ватто*, что это у нас была служанкой веселая толстушка, с такой любовью изображенная Тенирсом*. И этот парк, и этот дворец в стиле Ренессанса давно знакомы мне; и тициановская Венера, чью золотистую кожу так чудно оттеняют тяжелые темные шелка. Эти картины вошли в мою плоть и кровь, и порой мне трудно отличить искусство от жизни. Так, вспоминая прогулки в коллеже, я вижу тропинку с картины Ватто, а когда гляжу на ренессансный дворец у Тициана, мне кажется, что передо мной дом маркизы де ла Торре — те же колонны, та же галерея. Он и сейчас стоит у меня перед глазами, залитый

лунным светом. Этот дом всегда вспоминается мне таким — словно я и не видел его днем. Белый величественный силуэт на темном небе, усыпанном звездами. Лето. Соловьиные трели. Как причудливы и таинственны в сумерках ветви эвкалиптов! Вдалеке голосит лягушачий хор.