Перед входной дверью, обычно распахнутой, у нас висела штора из разноцветных бамбуковых палочек, нанизанных на шнуры. Из-за нее нас не раз ругали, но мы все равно ухитрялись развязать конец шнура и снять столь необходимые нам палочки. Ими мы пускали мыльные пузыри — еще одно излюбленное наше занятие. Кладем мыло в воду, ждем, когда кусок размылится, и начинаем выдувать пузыри. Огромные, отливающие всеми цветами радуги, они разлетаются — только успевай глядеть по сторонам, как парят они в воздухе, отражая скалы, небо и море, парят и лопаются, забрызгивая нас мыльной пеной. Один миг длится их радужная жизнь — миг, и не остается ничего, только память о чуде.

Сумерки Кадакеса — сокровищница теней, полутонов, оттенков. Из моря встает луна, розовая, как арбузная мякоть, и светлая дорожка ложится на морскую гладь. Луна поднимается все выше и бледнеет, заливая все вокруг серебряным светом, — ив мире преображается все, даже самые неприметные, обыкновенные вещи.

Поздними летними вечерами отец иногда давал нам уроки астрономии. В мощный бинокль мы разглядывали небо — созвездья были совсем близко. И в те же августовские вечера, на берегу, под темно-синим высоким сводом отец декламировал для нас басни Саманьего*. Так они навсегда и запечатлелись в нашей памяти, яркие, как переводные картинки. Эти августовские ночи — одно из самых драгоценных воспоминаний моего детства.

Брат, можно сказать, с пеленок говорил, что хочет стать Наполеоном. И вот однажды, когда взрослые решили показать нам часовню Святого Себастьяна, Сальвадор уже на полдороге выбился из сил. Тогда тетушка смастерила из бумаги треуголку, надела ему на голову и сказала:

— Ты же Наполеон!

И брат немедленно воспрянул духом. Он схватил палку, оседлал ее и понесся вверх по горной круче, прямиком к часовне. А тетя, зная, что его все же одолевает усталость, стала выстукивать по деревяшке барабанную дробь, и этого оказалось достаточно. Сальвадор пришпорил коня, то есть тоненькую свою палку, и пустился вскачь, хотя просто валился с ног. Словно крылатый Пегас, конь его могучего воображения домчал брата до самой вершины — до часовни.

4

Наш новый дом в Фигерасе оказался больше и куда роскошнее старого. И хотя там тоже была галерея, мы постоянно вспоминали другую. Что же до остального, то прочее переменилось к лучшему. В этом доме мы прожили так долго, что он до сих пор в мельчайших подробностях стоит у меня перед глазами. Входишь — и попадаешь в небольшой холл, в окнах — цветные стекла. Галерея ведет на террасу, но здесь вместо каменных балясин железные прутья и перила. С террасы открывается вид на просторную площадь, а за ней вдалеке — море. Залив Росас и монастырь Сант Пере де Рода* видно даже с галереи. Посередине площади растет огромная, выше всех домов пальма, это из-за нее площадь называется Пальмовой. На Праздник Креста Господня здесь устраивают ярмарки.