Произведения мастера подобны мистериям, они одновременно могут отождествляться в нашем восприятии как со злом, так и с добром. Это таинства, на первый взгляд близкие всем страждущим сердцам, открытые для всех и вместе с тем доступные лишь посвященным. Быть может, в этом, а не в поддающихся описанию качествах прежде всего выражена парадоксальность великого таланта Дали, его непредсказуемость и неповторимость.

Терзавшие художника противоречия рождали в его воображении фантастические картины мира, толкали на путь умышленных мистификаций. Имитируя святотатство, он мучительно искал выход из плена эйфории, настойчиво пытаясь доказать возможность исцеления грехом. Экстремизм Дали в осуществлении этой сверхзадачи поистине не ведает границ. Он преднамеренно создает внутренние конфликты, ставя себя перед необходимостью выбора, отказывается то от одного, то от другого варианта, постоянно ища все новые и новые, не традиционные возможности выхода из лабиринта собственных умопостроений. В своих житейских, эстетических и политических симпатиях и пристрастиях художник оказывается столь же мятежным, непостоянным и шокирующим, как и в искусстве. Его увлекает идея разрушения устоев общества, относительных ценностей, догматических представлений.

Возможно, по-своему понятая революционность привела живописца к созданию картины «Частичная галлюцинация: шесть явлений Ленина на фортепьяно» (1931), находящейся в Национальном музее современного искусства в Париже. На клавиатуре

рояля с фотографической точностью художник воспроизвел лики Ленина, окруженные неземным свечением, подобно нимбам. Напротив рояля сидит человек, в раздумье смотрящий на явившийся ему шестикратно повторенный образ вождя социалистической революции. Пустая комната с приоткрытой в ирреальное светоносное пространство дверью постепенно как бы наполняется завораживающим, торжественно-таинственным состоянием созерцательного ожидания. Справа от сидящего — «вангоговский» стул с плетеным сиденьем, покрытым салфеткой, на которой лежат спелые черешни.

Работа может восприниматься, наверное, и под несколько иным углом зрения, что закономерно. Ведь сам художник, как известно, признавался в невозможности однозначно объяснить свои произведения. Но в этой картине все же существует явный философско-политический контекст, который он пытается как-то обозначить. Несмотря на правомерность и иного истолкования этого произведения (кстати, довольно большого по размеру), вряд ли стоит обязательно искать в нем некую негативно двусмысленную, кощунственную подоплеку, хотя о Ленине художник высказывался с достаточной прямотой и ироничностью. Картина примечательна не только определенными историческими реминисценциями, но и самой системой живописно-пластической разработки образов.