Смиряясь с запретом, поставленным и Лоркой, и Аной Марией, вспомним, однако, что тогда же, после первой поездки в Кадакес, Лорка, вечный студент, стал подумывать о преподавательской работе: "ни на какую другую я ведь не гожусь?" В письме Хорхе Гильену он связывает это решение не только с давно тяготившей его зависимостью от родителей, но и со смутными планами на будущее: "Мне нужно наконец встать на ноги. Вообрази, что я решил бы жениться. Не думай, я ни с кем не связан обязательством, но в конце концов это обязательно случится, так ведь? Сердцу моему нужен сад и все такое прочее. (А во всем таком прочем столько поэзии и новизны!)" Есть и еще одна неожиданная фраза в письмах Лорки той поры: "Впервые пишу любовную лирику. Сам себя не узнаю. А мама смеется: "Да ты, оказывается, еще растешь, Федерико!" И еще такая, неприметная постороннему взгляду подробность. На любительских снимках того лета Лорка одет в матроску, которую ему, по уговору, собственноручно сшила Ана Мария. В испанских народных песнях (а Лорка был редкостным знатоком фольклора) девушка по обычаю дарит пошитую ею рубашку жениху.

Рассказ Аны Марии о том памятном лете безыскусен, печален и светел. Кажется, она не таит ничего, и все-таки что-то важное, если не самое важное, остается необъясненным. Точнее — необъяснимым. "Между мной и Федерико, — пишет Ана Мария, — существовало что-то непостижимое уму, какая-то таинственная, призрачная жизнь, в которую мы входили, как в сон. Все, что происходило там, казалось естественным, закономерным, понятным — словно иначе и быть не могло. Но после и особенно теперь, когда прошло столько лет, когда мне и самой уже непонятно, что это было, — что я могу объяснить другим!.." Сон нельзя досмотреть до конца, нельзя посмотреть снова; как ни старайся, нельзя рассказать — слишком тонки нити, из которых соткано это облако. Как бы ни был сон реален, четок, зрим, слово для него всегда приблизительно и однозначно, тяжеловесно и грубо.

И Ана Мария смолкает, ловя в рокоте тех же волн отголоски давнего сна и не узнавая свой далекий давний девчоночий голос: "Федерико! Мне очень нравится песня, которую ты мне посвятил".

Наталья МАЛИНОВСКАЯ

В юности я вела дневник, но совсем не такой, какой ведет большинство девушек. Там не было долгих монологов, признаний и тайн. И потому я не боялась, что его кто-нибудь прочтет, и не держала тетрадку под замком. Мой дневник был совсем другого рода. В нем я описывала увиденное, новых знакомых, разговоры, которые мне показались интересными, разные любопытные истории. А раз я не держала дневник под замком и оставляла где придется, то есть там, где писала, он мог попасться на глаза любому из домочадцев — и брат иногда вписывал в мою тетрадку несколько строк. От этого дневника осталось немногое — сохранилось только несколько страничек, но и они окажутся полезны, так как в них говорится о занятиях моего брата.