Прошу также не забывать: бекас с душком, выдержанный в крепком вине и поданный в собственном соку, как это модно в лучших парижских ресторанах, всегда остается для меня – в важной гастономической сфере – символом наибольшей изысканности и подлинной цивилизованности. Стройные очертания ображенного бекаса на блюде поражают меня просто-таки рафаэлевскими пропорциями!

Итак, я знаю точно и определенно, ЧТО ИМЕННО я хочу есть! Тем более поразительно видеть вокруг святотатцев, поглощающих невесть что, как будто есть нужно только чтобы выжить! Я всегда четко сознавал, что именно жаждал постичь умом. Иное дело мои чувства, легкие и непрочные, как мыльные пузыри, – я никогда не мог предвидеть истеричного и нелепого хода своего поведения. Больше того, конечная развязка моих действий поражает меня первого! И так всякий раз: из тысячи радужных шаров моих чувств лишь одному удается спастись от смертельного падения и удачно приземлиться, воплотившись в этот миг в одно из окончательных действий, таких же опасных, как взрыв бомбы. Анекдоты, которые я расскажу, проиллюстрируют это лучше всего. Я изложу их не в хронологической последовательности, а наудачу погружаясь а Прошлое. Изложенные всерьез и без фальши, они – дерма-скелет меня самого, копии моего автопортрета. Они не предназначались для чужих глаз, но в этой книге я решил во что бы то ни стало расправиться с тайнами – и убиваю их своей рукой.

Мне пять лет. Весна в деревне близ Барселоны, в Камбриле. Я гуляю в поле вместе с маленьким, беленьким и кудрявым мальчиком, он младше меня и, значит, я за него в ответе. Он едет на трехколесном велосипеде, а я иду пешком, подталкивая его сзади рукой. Мы проезжаем мост, у которого еще не достроены перила. Оглядевшись и заметив, что нас никто не видит, я грубо толкаю ребенка в пустоту. Он падает с высоты в четыре метра на уступи. Затем я бегу домой сообщать новость. И все часы пополудни полные крови тазы то и дело выносят из комнаты, где ребенку предстоит лежать в постели больше недели. Из непрерывного хождения взад-вперед и, главное, из стыда, который я почувствовал дома, я извлекаю сладкую иллюзию. Я в маленьком салоне ем фрукты, сидя в кресле-качалке, украшенном плетеным кружевом. Огромные вишни из плюша усеивают это кружево на подлокотниках и на спинке кресла. Маленький салон граничит с входом, откуда мне видно самое важное. Ставни из-за жары закрыты снаружи, и внутри – прохладный сумрак. Не припомню, чтобы в течение дня я испытывал хоть малейшее чувство вины. В тот же вечер, на обычной вечерней прогулке, я чистосердечно наслаждался красотой каждой былинки.