– Не думай больше об этих проблемах, – сказал я Гала, – не думай о расходе воды, электричества, о комнате для прислуги. В день, когда ты увидишь мой зуб, подвешенный к потолку на ниточке, ты придешь в такой же восторг, как и я, больше того, у нас никогда не будет ни цветов, ни собаки, только наша страсть, которая нас скоро состарит. Однажды я напишу о тебе книгу, и ты станешь в один ряд с Беатриче.

Когда все детали перестройки домика были решены, мы уехали в Барселону, о которой крестьяне толкуют так: «Хороша Барселона, коль кошель полон». Мы оставили задаток кадакесскому столяру и у нас не осталось ни гроша. Мне нужно было пойти в банк, чтобы получить по чеку на 29000, выданному виконтом Ноайе. Склонившись к окошку, я удивленно услышал свое имя. Я не думал о своей популярности в Барселоне и фамильярность служащего сделала меня недоверчивым.

– Он знает меня, – сказал я Гала, – а я его не знаю.

Она была вне себя от моего ребячества и сказала мне, что я всегда останусь каталонской деревенщиной. Я сделал передаточную надпись на чеке, потом, в последнею минуту, когда служащий уже протянул руку, отказался дать ему чек.

– Нет. Пусть он сначала принесет мои деньги, тогда отдам ему чек.

– Что, по-твоему, он может сделать с этим чеком? – пыталась убедить меня Гала.

– Он может съесть его.

– Зачем ему съедать чек?

– Будь я на его месте, я непременно бы съел чек.

– Но даже если он съест чек, ты все равно не потеряешь ничего из денег.

– Знаю, но мы не сможем вечером пойти поесть «ле тордс» и «ле ровеллонс а льянна» («Ле тордс» – это маленькие птички, а «ле ровеллонс а льянна» – грибы, жаренные на вертеле: два каталонских блюда, излюбленных Сальвадором Дали.)

Мы немного отошли от окошка, и служащий банка ошеломленно смотрел на нас, не понимая, о чем мы спорим. Наконец Гала уговорила меня отдать чек, и я со вздохом «казал:

– Ну что ж… Идите сюда!

Всю мою жизнь мне действительно было очень трудно свыкнуться с озадачивающей «нормальностью» существ, которые населяют мир. Я всегда говорил себе: ничто из того, что могло произойти, не происходит. Не могу понять, как это человеческие существа могут быть так мало индивидуализированны и всегда руководствуются самыми строгими законами приспосабливаемости. Возьмите такую простейшую вещь, как крушения поездов. Сколько тысяч железных дорог покрывают пять континентов – и так немного крушений. Тех, кто устраивают крушения, в тысячи раз меньше, чем тех, кто любит путешествовать по рельсам. Когда в Венгрии арестовали диверсанта Марушку, устраивавшего крушения поездов, это был сенсационный и уникальный случай. Не верю, что человек настолько лишен фантазии, чтобы у водителей автобусов время от времени не появлялось желание выбить витрину Присуник, чтобы на лету не выхватить несколько подарков для своих семей. Не понимаю, не могу понять, почему фабриканты бачков для спуска воды не вложат в их конструкцию бомбу, которая взрывалась бы, когда потянешь за цепочку. Мне не понять, почему все ванны одной формы. Почему бы не придумать страшно дорогие такси – почти как все, но с искусственным дождем внутри, чтобы путешественник надевал плащ, когда на улице прекрасная погода. Не понимаю, почему мне не приносят отварной телефон, когда я заказываю жаренного омара, почему охладиться в ведерке со льдом ставят шампанское, а не вечно теплых и липких телефонных абонентов. И почему бы не заворачивать в соболиные меха разбитые телефоны с зеленой мятой в форме омара с дохлой крысой внутри – прямо Эдгар По, почему бы не водить их на поводке или не ставить на спину живой черепахе… Поражает ослепление людей, всегда совершающих одно и то же. Меня также удивляет, почему служащий банка не съедает чек, мне удивительно, что художники раньше меня не додумались рисовать «мягкие часы»…